Снова вспыхнула молния, снова прямо над крышей оглушительно раскатился гром — как будто стихия привязана к этому дому, как будто буря просто не в состоянии сдвинуться с места…

Пайк передвинулся на площадке, сев на самый край, и изменил позу, положил руки на колени, затем опять повернулся к Эве и Лорен. Трость теперь лежала поперек площадки у него за спиной.

— Ты не устала от моих воспоминаний, Эва? Уверяю тебя, дальше будет еще интереснее!

Эва осторожно сказала:

— Мой муж скоро вернется.

Это было неявно высказанное предупреждение. Пайк ответил на него почти весело:

— Нет, ты же сама говорила, что он в Лондоне. И если даже вздумал поехать обратно, наверняка остановился где-нибудь, чтобы переждать сильный дождь. Ни один разумный человек не сядет за руль в такую погоду.

— Что вы можете знать о разумности? — Эва произнесла это резко, с презрением, сама того не желая. Просто у нее так вырвалось.

— О, агрессия! Что ж, это вполне понятно. Так ты еще не догадалась, зачем я здесь?

— Предполагалось, что бы будете доказывать отсутствие привидений в этом доме.

— Я солгал. К несчастью — особенно для меня, — привидения существуют. К сожалению, меня почти всю жизнь преследует призрак. Обещаю, я все объясню.

Он снова превратился в любезного и заботливого человека. Пайк был похож на хамелеона, он менялся так быстро, что уследить за ним было трудно.

Эве с трудом удалось совладать с собой, чтобы сказать внешне спокойно:

— Да, мне хотелось бы знать, зачем вы на самом деле явились сюда сегодня вечером и почему вы напали на Лили Пиил.

— Лили Пиил. Значит, ее так зовут, да? Ну, боюсь, твоя подружка вмешалась туда, куда не следовало. Откуда она узнала мое настоящее имя?

— Она ясновидящая.

— Она должна быть просто гением, чтобы вот так все увидеть.

— Я ей показывала старую фотографию Криббенов и детей, эвакуированных… тех, что жили здесь в сорок третьем году. И вы были среди них. — Эва все еще выжидала удобного момента, чтобы броситься вверх по лестнице вместе с Лорен.

— Понятно. Но тогда, значит, она знала и мое имя?

— Наш садовник рассказал о вас в тот день, когда Гэйб нашел фотографию.

— Я помню, когда ее сделали. Все дети там ужасно угрюмы.

— У них были к тому причины.

— Да. А где эта фотография сейчас?

Эва показала на холл.

— Там, внизу, вместе с волчком.

— Боже милостивый, я даже помню эту игрушку! Это одна из тех немногих, с которыми нам разрешали играть, но только когда местный викарий приходил на чай. Преподобный Россбриджер, если не ошибаюсь. Напыщенный дурак был высокого мнения об Августусе Криббене — он, видите ли, тоже являлся поборником дисциплины. Они с Августусом были забавной парочкой в своем роде. И конечно, оба бесконечно верили во Всемогущего.

Эва надеялась, что Пайк, может быть, спустится в холл, желая найти фотографию, но он то ли был слишком осторожен, то ли уже утратил интерес к предмету. Гордон как будто все сильнее беспокоился, одна его нога постоянно притопывала по нижней ступени. Лорен дышала быстро, ей не хватало воздуха…

— Но как дети могли утонуть здесь, в Крикли-холле?

Эва по-прежнему старалась выиграть время, отвлечь Пайка, рассчитывая, что он все-таки даст им шанс сбежать. Не будучи уверена, что телефонная линия не повреждена бурей, Эва все равно молилась о том, чтобы зазвонил телефон в холле, чтобы случилось хоть что-нибудь, способное отвлечь бы внимание маньяка на секунду-другую. У него больная нога, ему трудно будет угнаться за ними (хотя он двигался на удивление быстро, когда напал на Лили).

Ответ Пайка на ее вопрос потряс Эву.

— Да никто из них не тонул, — хихикнул он. — Они все были мертвы еще до того, как началось наводнение.

Эва задохнулась от ужаса. Ее страх перед Пайком достиг высшей точки.

— Но здесь ведь все говорят, что они именно утонули, — с трудом выговорила она.

— О да, все так говорят, но это совсем не значит, что так оно и было. Я уверен, в здешней общине есть и такие, кто заподозрил правду. Да и те, кто обнаружил тела — полицейские, спасательная команда, — должны были прекрасно видеть, что случилось. Наверное, и преподобного Россбриджера известили о том, что дети были убиты и вина лежит на Августусе Криббене, также умершем той ночью. Когда я просматривал старые газетные статьи за тот период, я только и сумел найти сообщение о том, что он сломал шею и получил множество других травм, упав в подвал. Я навестил его могилу на церковном кладбище и, к своему разочарованию, обнаружил, что его надгробная плита очень уж скромна. И могила находится в неухоженной части кладбища. Да, я уверен, власти отлично знали, что Августус убил детей, отданных под его опеку, убил собственными руками. Следы на шеях детей вряд ли могли остаться незамеченными.

Пораженная до глубины души, Эва только и смогла, что чуть слышно спросить:

— Но вы… вас-то он не убил. Как же…

— Я же обещал тебе, что все объясню. — Пайк испытывал немалое облегчение от того, что мог наконец рассказать о своих тайнах кому-то живому, не отупевшему и не сумасшедшему, как Магда. — В ночь наводнения бушевала ужасная буря, такая же, как сегодня ночью, обстоятельства сложились вполне подходящие. Но тогда, впрочем, не было грозы, только очень сильный дождь. Никто из детей не спал…

71

Ловушка

Лили застонала и снова попыталась поднять голову, но ничего не вышло: голова опять упала на мокрую землю.

Было почти уютно лежать здесь. Лили практически не чувствовала дождя, поливавшего ее, не ощущала даже того, что капли колотили по голове и шее, она вообще не замечала холода. Нет, она уютно устроилась где-то далеко, вне себя, пребывая в полудреме, но осознавая, что полусон приносит все новые откровения.

Молния высветила коричневый бурный поток неподалеку — воды реки поднялись уже до верхнего края высокого берега. Обломки деревьев, не задержанные коротким деревянным мостом — весьма ненадежным мостом, — плыли по волнам, их уносило к устью, где встречались две реки, Бэй и Лоу.

Лили скорее ощутила, чем увидела, огромные размеры комнаты, освещенной лишь несколькими масляными лампами, расставленными в стратегических точках, так что тени висели вдоль стен как темные драпировки.

Она заметила какое-то движение, затем послышался осторожный шепот, и маленькие фигурки появились в одной из дверей на галерее над холлом.

Девять детей тихо, крадучись направились к широкой лестнице в конце Г-образной галереи, держа башмаки в руках. Их ноги, обутые только в носки, ступали по деревянному полу почти бесшумно. Дети останавливались, сдерживая дыхание, если какая-то из досок издавала скрип, и двигались дальше только тогда, когда убеждались, что на шум никто не откликнулся. Старшие дети держали за руки маленьких. Никто не должен разговаривать, предупредила всех Сьюзан Трейнер, и никто не должен ни кашлять, ни чихать, вообще нельзя издавать ни единого звука, особенно когда они будут проходить мимо закрытых дверей, за которыми спят их опекуны.

Вот они спустились вниз, парами, и старшая, Сьюзан, шла впереди, но она не могла предотвратить скрип ступеней, раздававшийся время от времени, хотя шаги детей были легкими и осторожными. Все дети были полностью одеты, им оставалось только взять пальто, которые висели на длинной вешалке рядом с большой входной дверью. Они собирались надеть пальто и обувь перед тем, как выйдут из дома.

Они крадучись пошли через холл, и каждый дрожал от холода и тревоги, но они шли за Сьюзан, такой же напуганной, как все остальные, но изо всех сил скрывавшей страх. Она боялась даже подумать о том, что будет, если их поймают. Несмотря на ужасную бурю, бушевавшую снаружи, Сьюзан решила этой ночью увести детей из Крикли-холла. Они не могли больше оставаться в доме: это было слишком опасно. Мистер Криббен сделал что-то очень плохое с маленьким Стефаном, что-то ужасное, и дети больше не видели своего друга. Сьюзан боялась, мистер Криббен может сделать что-то плохое и с остальными, потому что он, похоже, совсем лишился разума, нельзя предугадать, на что он способен. Им придется спуститься в деревню и постучаться в дверь первого же дома, в котором они увидят свет. Они попросят помочь им, и Сьюзан расскажет все — о жестокости опекунов в Крикли-холле, о наказаниях, о скудной пище, о пропавшем Стефане.